Архив выпусков

Здравствуйте!

Сегодня юбилейный выпуск. Пятидесятый. Традиционно в таких случаях подводятся какие-то итоги, выпивается горячительное и поется хвалебная песня. Итоги предлагаю опустить, ведь все полсотни историй можно прочесть на сайте. Горячительное, к сожалению, пока по проводам не передается, но виртуальный обмен рюмками, фужерами и стаканами можно устроить. Кому захочется позвенеть посудой по случаю, пишите. Я тут намедни даже придумал смайлик, который назвал "Эй, хлопнем" или "Глазики из бокала" Вот...

:D–I

А теперь новый выпуск.

Былина о богатырях

Ночью Илья Муромец видел престранный сон. Посреди желтого хлебного поля, на сколоченном из неструганых досок помосте полногрудые красотки, визжа от восторга танцевали канкан, задирая красные юбки по самые подбородки, а он, Илья, лежал подле и умилительно улыбался. И все было так правдиво, что, казалось, протяни руку, и обязательно ущипнешь молодое здоровое тело за какое-нибудь пикантное место. Мысль о сей мелкой шалости будоражила Муромца с необычайной силой, потому как по пробуждению он ощутил необычайный жар во всех своих богатырских телесах, а в некоторых даже смутное томление.

Было раннее утро. Муромец лежал на огромной дубовой кровати и размышлял о причинах своего странного сновидения. Он знал, что корова снится к счастью, свинья — к урожаю. А вот к чему снятся бесстыжие танцовщицы он, по правде говоря, не знал. Видимо, в данной местности подобные непристойности грезились спящим нечасто, а потому в сонниках по этому поводу ничего сказано не было. Но кроме факта нетрадиционного сна, Илья был озадачен еще и тем, что в сей ранний и ленивый час он чувствовал необычайное волнение. А тут еще за окном какой-то загулявший голос заорал совсем уж странную песню...

Горевала в тоске Настасья,
Обливала себя слезами,
Посрывала все покрывала —
От чего же в ней эти страсти?

Вообще-то Муромец на всю округу был известен, как мастер помахать мечом, потому его дом большинство пилигримов на всякий случай обходили стороной. Хотя аналогичный случай уже был однажды. Как-то ранним утром один самоубийца повыл под окном Ильи "Мне приснилось небо Лондона". Муромец выскочил на двор и изрубил нарушителя в мелкую капусту к чертовой матери. Капуста начала сползаться, кучковаться, из нее по-терминаторски вырос Кощей Бессмертный со словами "Ну, ты, Илюша, прям Мулинекс!". А тут снова непорядок, да еще песня какая-то явно не кощеевская...

Целовала себя взасосы,
Обнимала себя в обнимку,
И не верила в эти сказки,
И таскала себя за косы.

Внезапно не склонного к мазохизму Муромца зачем-то поразило чувство прекрасного, он внимательно дослушал песню до конца, а потом вскочил с постели и побежал к зеркалу, полагая, что по случаю глобальных непоняток у него непременно должен случиться какой-нибудь катаклизм в виде рогов на макушке или третьего глаза за ухом. Но ничего такого не было, и это еще больше взволновало Илью. Хлебнув квасу, он тихо позвал своего верного пса. Шарик, всю жизнь просыпавшийся от вопля "А где это лазит моя шапка?!" офигел не меньше хозяина и прибежал, поджав хвост.

— Поди, — сказал ему Илья, — призови сюда Добрыню Никитича и Алешу Поповича. В сей же час!

Шарик понял, что ему пришел алес-капут. Если хозяин его и пожалел, то Добрыня с Алешей зашибут однозначно, тем более спросонья. Но лучше потом, чем сразу, — логично рассудил Шарик, и умчался выполнять поручение. И правильно сделал, Добрыня с Алешей настолько были ошарашены ранним приглашением, что Шарик успел смыться.

— Други мои, — начал Илья. — Должен сообщить вам пренеприятнейшую новость!

— Неужели?! — ахнул Добрыня, — неужели ты бросаешь нас, покупаешь себе бритвенный топор "Жилетт" и уходишь к этим драным интеллигентам-пацифистам?

— С ума сошел? — удивился Муромец — надо же такое придумать... Мне, Добрыня, сон странный приснился.

— Ну и что с того, — в свою очередь удивился Добрыня. — Мало ли чего может пригрезиться. Мне, например, как-то приснился конь в пальто. В черном, драповом. Ходит себе по белу снегу, мордой вертит.

— Ну ты, Добрыня, сравнил, — перебил его Илья. — Мне бесстыжие девки снились, а вовсе не какой-нибудь конь!

— И что они с тобой делали? — заулыбался Попович.

Рассказывать Илья не умел. Он сбивался, путался, перескакивал через пятое-десятое, но постепенно композиция нарисовалась.

— Илюша, — Алеша встал, — а может тебе пора какую бабенку в хозяйство приспособить?

— Да ты же знаешь, — грустно молвил Муромец, — до бабенок я не сильно того, да и они тоже. Я же не красавец писанный, да и слова красные говорить не умею.

— Ну ты прямо как поэт какой-нибудь. Чего тут ныть! Ты только свисни, вмиг девки набегут!

— А с чего это?!

— А вот так вот. Крепкий, здоровый мужик всегда в хозяйстве сгодится. Правда, Добрыня?

— Ясное дело, — подтвердил Никитич. — Табунами прибегут. Ты же, Илюша, никогда к ним не подкатывался, вот бабы и не верят, что с тобою можно сладить. А как узнают, что ты по этому делу готовый, не отмахаешься.

— Я не отмахаюсь?!

— Успокойся, Илюша, — встрял Попович. Ты лучше не гневись, а свисни-ка хорошенько!

Муромец выполнил просьбу на совесть, со всей дури. В окно постучали. На пороге стоял Соловей-Разбойник.

— Илюша, я, конечно, извиняюсь, но зачем же ломать мой бизнес? Давай договоримся: ты больше не свистишь и оставляешь мне эксклюзив на эту страшилку, а я дарю тебе ящик водки "Абсолют" для празднования твоих славных подвигов.

— Сгинь, самоубийца, — перебил его Алеша. — Тут судьба человеческая решается, можно запросто остаться инвалидом.

Соловей Разбойник решил не проверять и сгинул.

— Ну, — Муромец впал в печаль. — И где бабы?

— Спят, наверное, — выкрутился Алеша. Четыре часа все-таки.

— И что делать?

— А давай мы тебя, Илюша весной женим? — вставил Добрыня, — Будет праздник сеятеля Ипохондрия. Будут танцы. Ты там себе и присмотришь бабенку не спеша, дело-то непростое. А мы с Алешкой, если что, в один миг тебе ее сосватаем. Идет?

— А как она не схочет?

— А зачем тебе дура, что в мужике ничего не смыслит. На кой такая баба, так?

— Ну так.

— Вот и сговорились. А пока давай-ка доставай на стол, Илюша, раз уж утро пропало. Посидим, закусим.

— А вот это дело, — обрадовался Илья и богатырской поступью погромыхал в сарай за бутлем.

Добрыня взял Алешу за шиворот: "Слушай, Попович, ты на кой Илье идеи про баб подбрасываешь? Оно ему надо?"

— А чего я такого сказал?

— Да ничего, просто спешить ему некуда. Пусть сам до таких глупостей доходит, а то мы еще виноваты будем, что он бабу себе взял и мороку заимел на всю жизнь оставшуюся. Я пока его до Ипохондрия успокоил, авось забудет. Только ты ж его не поджучивай!

— Извини, Добрыня. Твоя правда. Не подумал я.

— Ладно уж. Ну ничего, отвлечем родимой настойкой. А ты лучше найди Бутусова да дай ему по шее, чтоб хороших людей не смущал по ночам. А то я быстро вытащу из него батарейки и его "музыка будет вечной" накроется медным тазом. А-а-а, Илюша обернулся. Эх, наливай!